Символы распада - Страница 52

— Мы его искали, — сердито вмешался Ерошенко, — не считайте себя умнее всех.

— Вы искали его живого, — быстро возразил Дронго, — а нужно искать мертвое тело. Это разные вещи. Вчера полковник Машков рассказал мне о винтовке, которую нашли у Мукашевича. Но это еще более ложный след. И хотя пока нет заключения экспертизы, или я о нем просто не знаю, но могу с уверенностью сказать, что это не та винтовка, из которой стреляли в машину ваших сотрудников.

— Ладно, — поднялся Земсков, — давайте продолжим совещание в кабинете. Может, действительно придумаем что-нибудь дельное.

При этом он метнул строгий взгляд в полковника Машкова, словно предупреждая того, чтобы он поменьше общался с подобным типом. Ильин, выходивший за Ерошенко, сказал, обращаясь к Левитину, но так, чтобы их услышал генерал:

— Прилетают тут разные «специалисты». Советы дают.

Ерошенко согласно кивнул головой. У выхода из столовой академик Финкель придержал за руку Дронго.

— У вас интересное мышление, — сказал он одобрительно, — но не нужно с таким напором нападать на этих господ. Они все-таки делают свое дело. И потом, это их специфика.

— А моя специфика давать отпор хамству, Исаак Самуилович, — тихо ответил ему Дронго. — По-моему, кто-то должен иногда говорить им такие вещи.

Земсков шел впереди. Он с некоторым удовлетворением подумал, что если новый эксперт окажегся прав и Мукашевича действительно убили, то тогда он заставит этого эксперта оставаться в Чогунаше до тех пор, пока тот не найдет организатора этого преступления. К тому времени у этого типа отрастет борода, радостно подумал Земсков. А я подожду, посмотрю, как этот умник будет работать. Раз руководство считает, что он может справиться лучше нас, пусть потрудится. Мы ему мешать не будем. Но и помогать не станем, решил для себя генерал.

Хельсинки. Финляндия. 10 августа

Он ехал с пересадками в нескольких автобусах всю ночь, чтобы успеть добраться до Хельсинки к пяти часам вечера, как и договаривался с Сирийцем. Его радовало и немного беспокоило, что разговор получился таким коротким и результативным. Он боялся признаться самому себе, что не верит Сирийцу, не верит в его благородство, не верит в порядочность его людей. И поэтому он наметил для себя план действий, которого твердо собирался придерживаться. Ночью ему было плохо, его все время тошнило, кружилась голова, болели суставы.

К десяти часам дня он был уже в двух часах езды от столицы Финляндии. Войдя в очередной туалет и посмотрев в зеркало, он не сразу узнал себя. Это был не тот Сухарев, который всего несколько дней назад выглядел вполне здоровым, упитанным человеком. Из зеркала на него смотрел бледный, измученный, отверженный человек с запавшими глазами, у которого к тому же на голове начали появляться какие-то непонятные проплешины. Он провел рукой по волосам и увидел, что они вылезают целыми прядями. Это изумило его. Он хотел еще раз проверить волосы, но тут его скрутило в очередной раз, и он наклонился над раковиной, извергая остатки пищи, непонятно как еще сохранившиеся в его желудке после стольких приступов рвоты.

Когда он умывался, у него дрожали руки. Он снова посмотрел в зеркало и вдруг, схватив себя за клок волос с силой потянул. Волосы легко поддались. Он ошеломленно смотрел на них. Такого с ним не было никогда, даже когда он тяжело болел в лагере, заразившись какой-то лихорадкой от приехавших из Азии заключенных. Да, такого никогда не было. Он выбросил волосы и посмотрел на себя в зеркало. Потом, наклонившись, задрал штанину. На ногах образовались раны, словно мясо и кости начали гнить еще при жизни. Он не понимал, что происходит. Неужели это последствия двух бессонных ночей? Но он и раньше мог сутками не спать, и ничего…

Сухарев стоял и смотрел на себя в зеркало, вспоминая загадочный прибор и пластины, которые его окружали. Постепенно к нему стало приходить понимание того, что произошло нечто невозможное, страшное, к чему нельзя привыкнуть. Он зашел в магазин и купил себе спортивную шапочку, чтобы прикрыть образовавшиеся на голове лысые участки. И еще — легкую куртку, выбросив свой помятый пиджак.

После этого он отправился в Хельсинки. Он знал, где находится больница, в которой один из врачей говорил по-русски. Ему уже приходилось бывать в ней. Она находилась как раз недалеко от терминала, где он должен был встретиться с людьми Сирийца. Он не сомневался, что Сириец стянул всех своих людей к терминалу. Взяв такси, Сухарев поехал в больницу. По дороге ему снова стало плохо, и он едва не остановил такси. Но все-таки перетерпел и добрался до больницы. Здесь он, к счастью, довольно быстро нашел знакомого врача. Было уже около двух часов дня.

— Здравствуйте, доктор, — сказал он, входя в его кабинет.

Он не помнил его имени и фамилии, но это было неважно. Главное, что он нашел врача, говорящего по-русски. Тот что-то писал и удивленно посмотрел на странного пациента.

— А, мистер Зухарив, — обрадовался врач, узнав наконец его. — Как ваши дьела? Что случилось?

— Посмотрите меня, доктор, — попросил Сухарев, — мне очень плохо. Я таксу знаю, я вам заплачу, только посмотрите меня.

— Хорошо, садьитесь, — показал врач на стул, — что у вас болеть? На что жаловаться?

— Вот, — Сухарев снял шапку, показывая свои плеши, потом засучил брюки.

Врач посмотрел на его раны, нахмурился, подошел к умывальнику, тщательно помыл руки, потом снова подошел к своему необычному пациенту, посмотрел на его голову, нахмурился еще сильнее. И затем еще раз спросил: